Великая Отечественная война оставила неизгладимый след в судьбах целых поколений советских людей. Огонь сражений опалил души тех, кому посчастливилось выжить, оставив глубокие раны, которые невозможно исцелить. Но самое страшное — это разрушенные жизни и судьбы миллионов детей. Они повзрослели мгновенно, но так и не успели насладиться жизнью. Одни потеряли свое детство в тяжком труде и мечтах о куске хлеба, другие сумели обмануть смерть, но заплатили за это дорогую цену — утрату беззаботных детских лет.

Ирина Васильевна Шлионская родилась в апреле 1940 года. Когда началась Великая Отечественная война отец ушел на фронт, а мать осталась одна с детьми на руках 7 лет, 5 лет и 1 г. 3 мес.

«Наш дом находился на улице Красного Курсанта, дом 23, в здании бывшего Института благородных девиц. Квартира была коммунальной, и наша семья жила в небольшой комнате, где ранее обитала прислуга. Мама рассказывала, что площадь комнаты составляла всего 12 квадратных метров, и находилась она на первом этаже. Всего в квартире было десять комнат, и в каждой из них проживало по несколько семей, в общей сложности от 20 до 23 человек.»

В январе 1942 г. в дом попала бомба, эту улицу часто бомбили, потому что на ней находился ряд стратегических объектов: Академия Можайского (лётная), топографическое военное училище, военная часть с военнослужащими, фабрика «Красное знамя», тир, в котором проходили военные учения.

«Когда упала бомба, в доме начался пожар, у мамы не было возможности вывести нас из горящего дома. Она собрала немного вещей и села с нами на кровать, надеясь на чудо, и чудо появилось в окне в образе пожарника, который нас увидел. Он помог нам покинуть через окно комнату, которая уже была вся наполнена дымом».

После этого семье была выделена комната в первом флигеле, где раньше жили благородные девицы.

Комната 30 кв. м, светлая, с трехметровыми окнами, с круглой печкой в углу. Осталась кое-какая мебель от бывших хозяев, которые покинули блокадный город.

«Это была тяжелая зима. Минимум теплых вещей, которые мама смогла сохранить при пожаре, скудный паек и постоянная забота, чем отапливать эту большую комнату».

Топили печь мебелью, оставленной прошлыми жильцами, паркетными полами, в разрушенных снарядами домами можно было найти доски.

«Взрыв, окно с грохотом распахивается, летят осколки стекол, а на полу моя любимая гуттаперчевая кукла Маша: ручки-ножки разбиты, вокруг летят осколки. Глаза куклы широко распахнуты. По счастливой случайности бомба, упавшая под окном, не взорвалась. Со мной в комнате в тот момент были сестры, я помню только их ласковые руки, а лиц не помню. Мама в это время была вне дома, стояла за оцеплением. Я представляю, что она испытала, узнав, что обстреливают нашу улицу. Это было не первым испытанием ее материнской любви. В августе 1941 г., когда начали вывозить детей из города, она уже хотела отправить моих сестер по Ладоге на Большую землю, но в последний момент не отдала на баржу. Начался обстрел, и на глазах матерей баржа с детьми утонула. Я представляю, что чувствовала мама, думая, что она спасла своих девочек».

Зима 1942 года была очень суровой.

Умер дедушка Иван Сергеевич Григорьев. Он развозил на повозке, запряженной лошадьми, продукты по пунктам раздачи. Он умер в декабре от голода. В середине декабря в течение недели умерли сестры Лена и Рита. Они лежали мертвые в комнате около 2 недель, потом их вывезли на кладбище.

«Остались я и мама. Мама заболела цингой, и это очень подорвало ее здоровье. В январе 1943 г. мама поступила на работу на мельницу Ленина — мукомольное предприятие. Меня устроила в ясли. Мама ходила на работу с Петроградской стороны, с улицы Красного Курсанта, в конец Старо-Невского проспекта. Трудно представить, сколько времени занимала эта дорога. Иногда ей приходилось оставлять меня дома. Очень трудно представить, что при этом она чувствовала».

Часто Ирине Васильевне вспоминается пустая комната, в которой то темно, то светло.

«Я поделилась этими воспоминаниями, и мама мне рассказала: по центру комнаты стоял стол, накрытый одеялом, она меня оставляла сидеть там, положив кусочек хлеба. Я, видно, иногда выползала из-под стола, а потом залезала обратно».

В конце декабря мама Ирины Васильевны попыталась вынести с предприятия через охрану 500 г муки, за что в последствии была наказана 1,5 годами принудительных работ

Что двигало ее к этим действиям? Потеряв двух дочерей, она пыталась спасти меня. Ее задержали и осудили к принудительным работам без права выхода с предприятия на полтора года. Отпустили только на несколько часов взять вещи и как-нибудь пристроить меня, девочку 2,5 года. Придя домой, она завернула меня в одеяло (я не ходила) и отнесла на порог яслей, положив записку: «Это Григорьева Ирочка, родилась 13 апреля 1940 г. Помогите ей”. По счастливой случайности нас пришла навестить тетя Люба (старшая сестра отца), и соседи рассказали, что «Лиза унесла Ирочку, и они не знают куда». Тетя Люба нашла меня в яслях, нянечки целый месяц кормили меня за свой счет и никуда не отправили, ждали, что мама вернется».

К тому моменту, когда прорвали блокаду, Ирина Васильевна сильно ослабла, все время лежала и не вставала. После прорыва блокады постепенно стали увеличивать продовольственный паек.  В какой-то момент в пайке стали иногда давать маленькие кусочки сливочного масла.

После окончания принудительных работ семье вернули комнату. В то время было очень плохо с продуктами, и люди быстро ослабевали.

«Как-то мама получила паек на меня, бабушку и себя. Бабушка горько сказала: «Лиза, дай все наше масло Ирочке, пусть хоть умрет сытая». Мама так и поступила, а утром они с удивлением увидели меня, стоящую в кроватке с улыбкой на худеньком личике. Это мне рассказала мама, когда увидела, как я с удовольствием уже в мирное время ем бутерброд со сливочным маслом»

Отец Ирины Васильевны был танкистом, дошел до Берлина, домой вернулся в начале 1946 года, так как старослужащих после Берлина отправили в Манчжурию. Он пришел домой в начале 1946 г. 

«Я в это время в очередной раз болела ангиной, лежала в постели с перевязанным горлом, температурой. Кровать стояла за ширмой. Проснувшись, я услышала мужской голос, разговаривавший с мамой. Взглянув в щелочку, я увидела, как показалось, пожилого худого мужчину с усами, в военной форме, обнимающего маму. Она подошла ко мне и сказала: «Ирочка, наш папа вернулся с войны». Я взглянула на фотографию на стене, где папа был молодой и красивый, и тихо сказала: «Это не мой папа, мой был без усов и молодой».

Началась новая жизнь…

«Родители поначалу ничего не рассказывали, я начала узнавать всю информацию, когда стала получать справку – блокадную карточку.

рагедия детей, которые узнали родителей так поздно – в 5-6 лет – она осталась на всю жизнь.

«Мы с ним так и не нашли общий язык, между нами была стена. Он никогда меня не обижал, но он для меня был как чужой человек – это трагедия».

Дальнейшая жизнь Ирины Васильевны сложилась удачно. Она получила образование, работала в различных сферах. От рабочего доросла до руководящей должности. Сейчас у нее большая семья и она счастлива.

«Я знаю детей блокады, которые после перенесенной травмы остались закрытыми. У них были тяжелые судьбы, они не любят рассказывать. Я считаю, что самое главное — это помнить о прошлом и передавать эти знания молодым поколениям. Ведь только так мы сможем избежать повторения таких трагедий», — заключает она.

История Ирины Васильевны — одна из тысяч историй блокадных детей, которые сумели выжить в самых нечеловеческих условиях. Их стойкость и мужество служат примером для всех нас. Это напоминание ценности мирной жизни и необходимости беречь её любой ценой.

Тяжелые испытания выпали на долю детей, оставшихся в осажденном Ленинграде. От голода, обстрелов и болезней погиб примерно каждый седьмой ребенок. Сотни мальчишек и девчонок проявляли невероятное мужество и стойкость в борьбе за жизнь. С 1943 года многие из них были награждены орденами, а 15 тысяч юных героев получили медали «За оборону Ленинграда.